Цветочный крест. Роман-катавасия - Страница 106

106

— Мы вместе крикнули, и он, и я одновременно: «Кто ты? Али нечисть?» Он стоит и молчит. И только вдруг борода и волосья развеялись ветром, и, когда тот ветер дошел до нас, охватил нас такой смрад, такое зловоние… И, вдруг, варгу тот старец раззявил, и варганит что-то не по-русски, а как лает…

— Так что же, разворотили вы идолов, изничтожили чудей языческих? — нетерпеливо прервал служивых отец Логгин.

— Нет, отче, — покачали головами стрельцы. — Против нечистой силы дубовой дубиной не помашешь и пищалем ее на испуг не возьмешь!.. Тут нужны крепкие заговоры…

— Вот, бестолочь, прости меня, Господи! — посетовал отец Логгин. — Коли святые кресты у вас при себе были и молитва на устах, так для чего поминать заговоры?!

— Чем дело-то кончилось, сын мой? — примиряющее спросил отец Нифонт, втайне согласный, что с иным дьяволом одной молитвой можно и не совладать.

— Развернулись мы и побежали, не помня себя, ибо, ежели бы остались на том месте еще на минуту, то не быть бы нам живыми! Вот тебе крест! Не сойти мне с этого места, если лжу баю!

Отчасти рассказ был правдив. На поляну к заповедной жертвенной скале вышел старичок-чудь, которому постариковски не спалось. Все остальное же — мрак, смрад, ледяной сквозняк, гигантские размеры старца было плодом известного в народе утверждения «у страха глаза велики» и попыткой оправдать трусливое бегство. Впрочем, теперь стрельцы уж и сами верили во все, что говорили. А спаслись оне позорным бегством, не вступив в бой, потому что были сборищем случайных людей, не воодушевленных какой-либо светлой целью, то есть, толпой. А толпа, что известно еще из самых древнеписных книг и наставлений, всегда ведет себя, как самый худший из ее членов. И вот, стоило одному из служивых, самому трусливому, охватиться страхом и исторгнуть сдавленный вопль, как ужас мгновенно охватил всех борцов с нечестью. И они ринулись прочь.

— И бежали мы, не оборачиваясь, до самой Сухоны, а потом гребли, ели выбрались… Слава тебе, Господи, уберег!

— Так что же, и крест зелейный вы не выкорчевали? — приблизившись вплотную к одному из спасшихся, тихо вопросил его отец Логгин.

— Нет, отче, гнался за нами вран ночной, выла нечисть…

— Тьфу! Прости меня, Господи!

На самом же деле на берегу, у лодки, стрельцы вспомнили про наказ воеводы выкорчевать крест, но никто из них, головорезов, все-таки не решился вытоптать святой знак из боязни неминуемой Божьей кары.

— Бог с ним, — влезая в лодку, порешили дружинники. — Пущай, кому надо, корчует, а нам не до того.

Когда баяние подошло к концу, прихожане дружно загалдели, так насилу отец Логгин, даже отчасти и легкими тычками, призвал паству к вниманю.

— Случилось в наших землях, осененных заботами государя Алексея Михайловича, воеводы Орефы Васильевича и всех прочих властей, как казенных, так и духовных, — витиевато начал отец Логгин, — прискорбное и ужасное, в глубине его дьвольского падения, событие. Известная всем лже-юродивая Феодосья Ларионова, изгнанная стараниями моими и отца Нифонта из нашего богобоязненного города, терзаемая грехами мщения, блуда, гордыни, корысти, лжи, небрежения…

Отец Логгин перечислил все мыслимые и немыслимые прегрешения, какие только были в его словарном запасе и, сделав паузу, выкрикнул:

— Отринула святую православную веру, перейдя в дикое скотское верование языческое, сиречь сатанинское! Сия Феодосья поклонялась каменной (отче решил не выбирать приличествующего эстетически благозвучного наименования) елде, совокупляясь с ней по ночам!

Тотьмичи стояли, как громом пораженные. Только проснулся от вопля батюшки и заплакал, присонмившийся на руках у матери, младенец.

Оценив произведенный своей речью эффект, батюшка приободрился и, с талантом истинного трибуна, превысив, пожалуй, и красноречие Цицерона, развернул перед глазами и ушами присутствующих картину всех деяний Феодосьи. Были им припомнены и колдование, и потворение, и кощунства, и зеление, и ворожение, и чародейство, и ведьмование, и порчение, и самые разнообразные виды волхования — мертвыми птицами, кровью, вытравленных из утроб, нерожденных младенцев и умерщвленных рожденных. Фигурировали в житие Феодосьи зелейные травяные отравы, глумление над крестом святым, пляски с чудью некрещеной, противление властям, совершение сатанинских богослужений на языческом капище, моление на козла и прочих столько ужасов, что хватило бы на сотню грешников. Договорился отец Логгин до того, что предположил, правда, в виде версии, что бегала Феодосья голой по лесам, участвуя в свадьбах русалок с утопленниками. Но, тут же сам опамятовался, что русалки и водяные есть беспочвенное суеверие, не к месту упомянутое в церкви.

— Впрочем, на сей факт у меня очевидцев либо вещественных уличений нет. Скорее всего, об русалках Феодосья солгала лжу, ибо доказано, что их не существует в природе.

— И что теперь с ней будет? — выкрикнул кто-то из толпы, когда отец Логгин замолк.

— Решение о наказании, соответствующем числу преступлений, будет вынесено епархиальными властями в части духовного содержания и уважаемым нашим воеводой в части уголовной… — несколько многословно выразился отче. И закончил: — Подробное следствие уже производится, и оно с Божьей помощью будет окончательно завершено в ближайшее время. Собраны неопровержимые вещественные уличения, кои будут присовокуплены к прочим…

Тут отец Логгин запутался и закончил речь тем, что показалось ему подходящим, восклицанием «Аминь!».

106